Рассказ критики полный

Дед и Петька любят ходить в кино. На билеты туда каждый месяц уходит половина дедовой пенсии. Чтение рассказа Дед особенно любит смотреть фильмы про родную деревенскую жизнь. Но он тонко, как настоящий художественный критик, чувствует бравурную фальшь советской кинопродукции. Петьку порой удивляет критическая привередливость деда, простого деревенского плотника, который в кино часто сидит с серьёзным видом там, где все смеются. Он и внука учит относиться к ней так же. Со взрослыми дед предпочитает не спорить об искусстве, ибо при этом легко выходит из себя.

Шукшин, Василий Макарович

Смотри в сервисе Дженнифер Фокс — успешный режиссер документальных фильмов и преподаватель киношколы, чей ритм жизни не позволяет останавливаться ни на минуту, она постоянно в работе, в поиске, в устремлениях к будущему. Однако неожиданный привет из детства заставляет Дженнифер притормозить и оглянуться назад — ей на глаза попадается давно забытое школьное эссе, написанное под впечатлением от лета, проведенного на конной ферме в компании обаятельной, но странной пары. Именно тогда Дженни стала женщиной, но ее сочинение посчитали выдумкой, а сама она о потере невинности постаралась забыть. Теперь же старые записи постепенно возвращают воспоминания, и Фокс твердо намеревается встретиться со своими растлителями. Десятки, сотни, а то и тысячи женщин со всех сторон заявляют о том, что подвергались в своей жизни если не прямому физическому насилию, то домогательствам, оскорбительным намекам или грязным предложениям. Публичным обвинениям подверглись звезды кино и спорта, политики и общественные деятели, на свет было вынесено грязное белье дней недавних и полувековой давности — столь яростной публичной порке общество Америки не подвергалось, пожалуй, со времен Вьетнама, когда возмущение действием и бездействием также массово вышло за пределы отдельных кухонь и домов.

Интертекст «Темных аллей»: Растворение новеллы в позднем творчестве И.А. Бунина

Evgeny Ponomarev. Внимание современного читателя чутко улавливает реминисценции и аллюзии: сказывается привычка к постмодернистской литературе. Однако еще десять-пятнадцать лет назад, не говоря о буниноведении XX века, эти многочисленные отсылки к русской классике никто не замечал. Книгу читали однопланово — как энциклопедию любовных историй и главное эротическое произведение русской литературы [Гречнев 1996].

О прозе И. В этой книге Т. Марченко вслед за Л. Флобера, а затем движется параллельно поискам М. Некоторые модернистские черты у Бунина наличествуют прием фрагментарности повествования , а некоторые ирония или игра абсолютно чужды поэтике Бунина [Марченко 2015: 36—38].

Таким образом, Марченко смотрит на Бунина весьма традиционно, пытаясь найти ему место где-то посредине между двумя хорошо описанными фреймами. При этом не учитывается динамика творчества Бунина — основная черта его модернизма модернистское искусство в первую очередь индивидуально и не всегда укладывается в обобщающие формулировки , приводящая к разрушению границ между текстом и контекстом.

Ни один текст позднего Бунина не может восприниматься как окончательный, завершенный, имеющий четкие границы или сложившийся сюжет. Невозможно говорить о единой поэтике позднего Бунина: она стремительно меняется от года к году.

Развернутые новеллы начинают уступать место коротким сжатым новеллам и рассказам-зарисовкам. Марченко напрочь отказывает писателю. Точнее, рефлексия, ранее создававшаяся отчужденностью главного героя, взглядом пожилого Арсеньева на Арсеньева молодого и наоборот, теперь лишается личностного начала и растворяется в тексте.

Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?

Здесь же альтернативный сюжет становится важнейшей частью новеллы — ее пуантом, переворачивающим весь предыдущий текст: читатель должен представить себе совершенно другую историю тех же героев.

Альтернативный сюжет, протекающий параллельно с основным, близок искусству постмодернизма, в основе которого лежит идея вариативности.

Этот, по сути, игровой момент читателю предлагается самому сочинить иной сюжет на ту же тему подкреплен литературной игрой. Героя зовут Николай Алексеевич, что в литературном сознании не может не вызвать воспоминания о Некрасове; заглавие же отсылает к стихотворению Н. Дружеские пары писателей-революционеров Некрасов — Панаев, Герцен — Огарев были константами литературного сознания XX века; эти пары связаны похожими любовными историями: уход Панаевой к Некрасову, а Огаревой к Герцену.

Две пары друзей смешаны, традиции XIX века подвергнуты рефлексии и ироническому переосмыслению, стихотворная цитата и биография Огарева создают мерцающий фон. Впрочем, все эти ассоциации не обязательны, они даны на уровне фона и на уровне фона сохраняются, ни одна из ассоциаций не реализуется до конца — и мы получаем сложную поэтику игры: читатель может сам продолжить рефлексию по поводу любви знатных молодых людей к простым девушкам, представленной в классической русской литературе.

Пушкина: там, по сути, реализован альтернативный сюжет, обдумываемый героем в финале — эта ассоциация поддержана и мотивом почтовой станции. Уже здесь видно, что бунинские аллюзии непрямые, развивать их подробно как во всех работах делает Марченко смысла не имеет — напротив, ведет к потере смысла. Бунин отсылает нас не к определенному тексту, не к определенному сюжету, не к определенной поэтике — он цитирует целиком традицию, общий абрис, тематическую тенденцию русской классики.

Все посещающие нас ассоциации — по сути, те же альтернативные сюжеты, придающие фону мощное стереозвучание. Под стать обобщенности аллюзий неточность бунинского цитирования. Бунин никогда не стремится к точности, даже когда цитирует Библию или другие священные тексты. Он приводит ту часть высказывания, которая ему нужна, опуская или модифицируя не нашедшее отклика в его творческом сознании.

В записных книжках и набросках писателя можно найти множество примеров такого же свободного обращения с классической поэзией. С другой стороны, цитата существенно переосмыслена.

Бунин вписывает в свой текст как бы случайно запомнившийся героине стих. Само стихотворение Огарева может восприниматься в качестве неточной проекции судеб героев. Настолько неточной, что ассоциация может и не возникнуть, а если возникнет, то кажется совершенно необязательной. Столь насыщенный литературными ассоциациями фон заставляет по-особому взглянуть на основной сюжет рассказа и центральный диалог. Он во многом построен по тургеневско-толстовским образцам, но предстает в новом свете при применении дискурсивного анализа.

Главное в нем — смена коммуникативных ролей обоих говорящих. Женщина, напротив, отвечает обстоятельно и уверенно, с достоинством и серьезностью. Внезапно назвав героя по имени-отчеству, она меняет коммуникативные роли. Теперь реплики героя сбивчивы, а ответы героини по-прежнему точны и вдумчивы.

Ее интонации не меняются, она теперь задает тон и ведет диалог. Лет тридцать пять? Отсюда — прямая линия к основной сентенции, выраженной каждым из участников разговора по-своему.

Неуверенность и стыд заставляют героя искать авторитетной поддержки: реплика завершается цитатой и ссылкой на книгу Иова. Неуверенность переходит и на саму суть сказанного: этот философизм отдает бытовой пошлостью. Все проходит. Все забывается. Однако повтор, помимо традиционной функции выделения, существенно меняет тему: в разговор героев входит тема Памяти. Память превращает преходящее в нетленное: герою этот смысл недоступен, героиня внутреннее чувствует его.

Эта зловещая серьезность, выросшая из хозяйственной обстоятельности, в какой-то мере неожиданна. Но при внимательном дискурсивном анализе приходится признать, что она формируется всем ходом разговора. Мы не случайно так подробно остановились на анализе диалога из первого рассказа. Диалог становится максимально важным элементом нарратива: повествование сведено к одному эпизоду, эпизод сводится к разговору героя и героини.

Рассказ притворяется новеллой, новеллой не будучи [3]. Две истории жизни даны в репликах двух персонажей: Бунин сознательно разрушает структуру новеллы, передавая функции нарратива диалогу. Диалог, вбирая нарративность, усиливает собственные смыслы: психологический, коммуникационный, сентенционный фраза, случайно произнесенная в споре, оборачивается роковым событием.

Остальные элементы текста подключены к основному диалогу: разговор с кучером Климом делает портрет героини рельефнее, финальное раздумье героя тоже дано в виде вопроса, обращенного к кому-то неведомому. Диалог почти монологичен: второй собеседник отражает первого, повторяет и развивает его реплики. Диалог становится самоценным. Однако его важность определяет не фрагментарность повествования, как полагает Т. Марченко вслед за О. Сливицкой [Марченко 2015: 138—139], а введение географического фона, который займет в книге первостепенное место.

Москва — мир обмана и ложных ценностей, Кавказ — мир любовной свободы, ясности и естественной жизни. Пока географический фон прост и выстроен на антитезе; он станет значительно сложнее в рассказах второй части. Практически весь анализ Т. Марченко строится на перечислении обнаруженных аллюзий, в этом перечислении точные и важные замечания соединяются со случайными, субъективными и даже лишними. Отъезд с чужой женой на Кавказ — очевидная аллюзия на историю Лаевского, убегающего из столицы у Чехова это не Москва, а Петербург, но неточность — специфика бунинских аллюзий к новой жизни.

Муж Надежды Федоровны умер от размягчения мозга после побега жены, и Лаевский считает, что виноват в его смерти. Сходство относительно, но общий абрис сохраняется. Разочарование героев кавказской жизнью и вовсе отсутствует, оно замещено другой кавказской традицией — пейзажной стилизацией М. Интеллигентская тоска стилистически переформатируется в самоубийство. Сюжет у Бунина часто подчинен стилю, здесь это выходит наружу. Наряду с движением географического фона упомянуты Геленджик, Сочи и Гагры — это путь героев по кавказскому побережью, затем герои отправляются дальше на юг, к первозданной природе, к новой жизни.

Останутся на Кавказе, вернутся в Москву? Будет ли плакать героиня, узнав о смерти мужа? Словосочетание из первого рассказа создает метафорический строй второго. При этом серьезность и ирония идут рука об руку. Взаимодействие основного сюжета и фона, географического, литературного, иронического, приводит к ситуации, когда фон получает практически те же права, что и основной сюжет.

Поэтика Бунина стремится преодолеть рамки модернизма, писатель экспериментирует почти в каждом рассказе. Такая форма диалога в дальнейшем не повторится: Бунин, по-видимому, ощущает богатые возможности дискурса и не готов их редуцировать.

В нем дискурсивность выходит на первый план. Предметом изображения становится не любовная история она занимает совсем мало места — примерно последнюю треть рассказа , а сама речь странницы Машеньки. Не случайно в набросках и записях Бунина четко отделены друг от друга речь крестьян и речь дворовых.

Речь крестьян однопланова, речь дворовых причудлива — метатекстуальна. Марченко, не какой-то неясной отсылкой к В.

Мерзлякова неточной — что в данном случае легко объяснимо и памятью Машеньки, и тем, что она восприняла стихотворение на слух ; фольклорной былички или предания с цитатой из любовной лирики А. Цитаты не несут в себе никакого смыслового подтекста; их роль орнаментально-стилистическая. Это значительно более сложная литературная игра, чем стилизация лермонтовского пейзажа. Рассказы сказового типа встречаются в прозе Бунина и в 1920-е годы, но чрезвычайно редко.

Однако и здесь мы видим существенное отличие: в прежних сказовых текстах писатель речевой характеристикой подчеркивал важные для него черты национального характера цинизм, безответственность, хамство.

Здесь писательский интерес составляет взаимодействие различных стилистических традиций в речи носителя народного сознания. Это новый, экспериментальный текст. Куда важнее окажутся охотничьи термины и сама речь дворового Леонтия. В финале кавказский фон выходит на первый план: Красильщиков совершает побег от ненужной ему девушки.

Оказывается, для героя — это совершенно обыденный эпизод, отвлечение от привычных забот, в том числе и любовных. Во-первых, это единственный в своем роде рассказ-видение, совмещающий свободную структуру нарратива набегающие друг на друга воспоминания с четкой структурированностью маршрута вход в город юности, застывший в ночном покое или воспоминании, — движение через город с посещением памятных мест — выход из города на кладбище.

"Рассказы" назвали белой вороной

Фото: kinopoisk. Эксперты The Guardian провернули титанический труд и представили свой "чарт", в котором расставили пятьдесят лучших сериалов 2019 года, как премьер, так и продленок. И список данный, стоит заметить, по ряду позиций любопытно отличается от аналогичных "хит-парадов" коллег британских кинокритиков.

Шукшин Василий - Рассказы 1960-1971 годов

Столкновение характеров выявляет слабые стороны героев-родственников: деда, его сына и невестки, родственников невестки. Другая проблема состоит в том, что люди не ценят и не уважают близких. Обычная для Шукшина проблема отношений между городскими жителями и деревенскими тоже поднимается в рассказе. Герои рассказа Дед — 73-летний сухой, нервный и глухой старик. В прошлом он плотник, мастер своего дела, построивший половину деревни, в которой живёт. Теперь семья относится к нему с пренебрежением, как к ненужной, отжившей своё вещи. Любимое развлечение деда — ходить с внуком в кино и критиковать всё, что он видит на экране: сюжет картины, отдельные эпизоды, героев и их поступки. При этом деду обязательно нужно спорить. Дед оценивает кино только с одной точки зрения — правдоподобия, оно должно повторять жизнь. Именно поэтому телевизор для него подобен щёлке, в которую бесстыдно заглядывают люди, как в чужую горницу.

ПОСМОТРИТЕ ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Краткий пересказ czech-gm.ru "Критики"

Рецензия на фильм «Рассказ»

Evgeny Ponomarev. Внимание современного читателя чутко улавливает реминисценции и аллюзии: сказывается привычка к постмодернистской литературе. Однако еще десять-пятнадцать лет назад, не говоря о буниноведении XX века, эти многочисленные отсылки к русской классике никто не замечал. Книгу читали однопланово — как энциклопедию любовных историй и главное эротическое произведение русской литературы [Гречнев 1996]. О прозе И. В этой книге Т.

Аудиокнигу читает Бородин Леонид. В аудиокнигу вошли рассказы известного советского писателя Василия Макаровича Шукшина 20 Критики. В центре рассказа находятся внук и дед. Внуку 13 лет, деду Оба они любили ходить в кино. Когда они сидели в кинотеатре, они. Собирая материал для этого рассказа мне поведали интересную вещь удобная, но полный солдатский котелок они не выдерживают, сминаются.

Опыт самостоятельного определения Что касается теории искусства, то всегда надо помнить: всякая теория неизбежно одностороння, и ценность её определяется лишь тем, насколько она ближе других пробиралась к глубинному. Владимир ГУСЕВ Написать это статью меня побудила твёрдая уверенность в том, что о литературно-художественной критике существуют весьма превратное представление. Ныне этот жанр настолько адаптировался к текущим условиям, что мало кто вспоминает о том, чем он был изначально. Вот я и решил, отбросив всю прочитанную теорию, попытаться самостоятельно разобраться в том, что такое литературно-художественная критика?

Британские критики назвали 50 лучших сериалов 2019 года

Начало карьеры[ править править код ] С мамой Марией Сергеевной, 1932 г. Василий Шукшин родился в алтайском селе Сростки в крестьянской семье. Согласно ряду исследований, предки Шукшина имели мордовские мокшанские корни и в середине XIX века перебрались на Алтай из Самарской губернии [5]. После ареста отца и до получения паспорта Шукшин именовался по материнской фамилии Василием Поповым. Учащийся сельской семилетней школы, 1942 г.

«Критики», анализ рассказа Шукшина

.

.

.

.

ВИДЕО ПО ТЕМЕ: КРИТИКИ. Василий Шукшин