Виноватый герой герцена

Главным объектом критики становится романтическое мироощущение , понятие, скрывающее от человека грубую реальность жизни и неспособное дать ему силы для противостояния ей. Типичным романтиком сентиментального типа выведен Дмитрий Круциферский, молодой человек, образованный и начитанный, пытающийся строить свою жизнь по идеальным образцам, почерпнутым из поэзии Жуковского, творчество которого сыграло едва ли не определяющую роль в его воспитании. Высмеивая сентиментальный настрой героя Герцен заставляет его беспрерывно, почти по любому поводу лить слёзы. Немаловажно и указание на то, что Круциферский наполовину немец, чем лишний раз подчёркивается романтическая природа героя, для западников 40-х годов всё немецкое однозначно ассоциировалось с романтическим началом. Женившись на Любоньке он чистосердечно верит, что его счастье будет продолжаться вечно!

«Это будет не суд, не расправа, а катаклизм, переворот…» (философия истории А.И. Герцена)

Мировоззренческая проблематика, начавшая концентрироваться в образе героя-идеолога с творчества А. Грибоедова, к середине ХIХ века делает эту фигуру одной из центральных для всей отечественной литературы по крайней мере до конца столетия. Конечно, поначалу герой этого типа воспринимался, скорее, как явление экзотическое, перенесенное на русскую почву с почвы иноземной или даже частично выросшее на ней. В известном смысле к идеологам можно отнести и Григория Александровича Печорина — того Печорина, который излагает свою фаталистическую теорию в заключительной новелле романа М. Однако гораздо более широкое пространство в русской классической литературе этот герой начинает занимать со второй половины ХIХ столетия — в произведениях, прежде всего, А. Герцена и И.

Вы точно человек?

Я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. После смерти Герцена Нечаев продолжал действовать, используя все так же миф, ложь, шантаж. То, что можно было объяснить писательской фантазией Герцена, в устах Нечаева приобретало дьявольский оттенок провокации стремящегося к власти деспота. В Испании есть король. Он отыскался. Королем, точнее, императором, властелином чувствует себя и Нечаев. Смею его уверить, что, кроме его, только одни императоры выражаются так глупо!

Впрочем, первым испанским королем все же был Герцен. Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь… Что, кажется, значат два-три листа, помещенных в ежемесячном обозрении? Оно имело полное право на это. Надо, однако, внести поправку в рассуждение Кожинова. Разумеется, в Вятке Герцен этого не знал, но писал-то он свой текст спустя 15 лет, уже вполне сознавая развитие русской литературы.

Беда была в том, что литературу он воспринимал либо как обличение николаевского режима, либо как призыв к свободе. Думается, эта позиция была абсолютно в духе революционно-романтической поэзии a la Гервег. Ему хотелось по-прежнему выдерживать героический посыл эмигрантства. Трезвого философско-политического анализа здесь не было. Поэт берет в нем верх везде и во всем, во всей его деятельности. Агитатор — поэт, политический деятель — поэт, социалист — поэт, философ — в высшей степени поэт!

Надо сказать, что это чисто поэтическое восприятие мира приводило Герцена к пониманию мира как постоянной катастрофы, порождаемой случаем. Герцен всеобщему духу противопоставляет индивида как равновеликую силу.

За всем этим стояло высокоразвитое эго, неслучайно он верил, что единица может повернуть историю. То есть не свобода, а вольница, где нормой является безумие.

Стало быть, природа по сути своей тоже некая болезнь. И что же в ней человек?.. Из этого вы видите, что история может продолжаться миллионы лет. С другой стороны, я ничего не имею против окончания истории завтра.

Мало ли что может быть! Энкиева комета зацепит земной шар, геологический катаклизм пройдет по поверхности, ставя все вверх дном, какое-нибудь газообразное испарение сделает на полчаса невозможным дыхание — вот вам и финал истории.

Смерть одного человека не меньше нелепа, как гибель всего рода человеческого. Кто нам обеспечил вековечность планеты? Итак, миром правит Случай. Потом снова начнется жизнь, выползут ящеры, затем человек и история.

А собственная логика человеческого развития? Но верил ли он сам, что смерть Христа и его второе грядущее пришествие создают движение истории? Во всяком случае, в те годы у Герцена оставался вопрос, способен ли человек на этот путь? Мизантропия очевидная. К вере в силу человека он пришел в полемике с Гегелем. Так он это тогда сказал или не так, гадать не будем.

Искренний и неистовый Белинский сразу же восславил николаевский режим, потому что это была самая что ни на есть, на его взгляд, действительность, а стало быть, она была разумной.

Но, в отличие от активного радикала Герцена, все же стоит понять сегодня хитроумие формулы, ее философский смысл, ибо не всякая действительность действительна, то есть находится в пространстве разума. Страна настолько действительна, насколько разумна.

И если Россия не разумна, она и не действительна, ибо находится вне сферы исторических законов. И с этой недействительностью, неразумностью надо бороться. Герцен в своей борьбе стал опираться на мистически понятые идеи общинности как специфической российской сути, неподвластной западноевропейским рациональным расчислениям. Волей-неволей он сошелся идейно со своими прежними оппонентами — славянофилами, даже превзошел их, увидев в отсталости России ее великое преимущество, позволяющее обогнать Запад.

Сохраняющим личные убеждения дорога не истина, а то, что они называют истиной. Хотя он и знал ее безумие, помнил, что французские революционеры казнили статуи, рубили им головы, а заодно гильотинировали и строгого ученого — химика Лавуазье. Мысль о преодолении Гегеля носилась в европейском воздухе, особенно среди левых гегельянцев.

Возможно ли это? Все это, по счастию, невозможно, не нужно и хуже существующего. Для Гегеля в истории не было места случайности, в сущности, разум выполнял функцию Бога.

Действию разума в истории у Гегеля Герцен противопоставляет случай, который заменяет Бога. А в темноте человека окружают всяческие гады и хтонические чудовища. И они Герцену встретились. Ведь там, где нет Бога, ходит бес. Характерен вопрос Ставрогина архиерею Тихону: мол, можно ли верить в беса, не веря в Бога.

У нас часто повторяют это заглавие, полагая, что Герцен в романе искал виновных. Хотя виновных в чем? Так что же? Виновата история?

А никто… Стечение обстоятельств. Вот уж пессимизм, круче которого в России не было. Чуть позже российские литературоведы возвели название романа до символа, означающего безысходность русской жизни, которая в процессе цивилизации и образования поправится. Тема, которую он, увы, не осознал. Роман Герцена — это история о безумии жизни, не поддающейся законам разума, хотя жизнь Круциферских поначалу строилась разумно, а потому счастливо. Но не на таких ли основаниях строилась поначалу и жизнь многострадального Иова?

Иова отдает на проверку сатане сам Господь, и сатана испытует Иова. А семейное счастье Круциферских ломает прихоть и безумие барчука Бельтова, человека хорошего, но не способного обуздать себя ради другого, по сути выступающего здесь в роли сатаны [29]. А образ-то автобиографический, подчеркнем это. Но в этих биографиях есть и внутренняя связь, хотя и без всякого отношения к трагической любви Бельтова и Круциферской.

Это — мысль, которая глубоко легла в их основание, дала жизнь и душу каждой черте, каждому слову рассказа, сообщила ему эту убедительность и увлекательность, которые равно неотразимо действуют на читателей, симпатизирующих и несимпатизирующих с автором, образованных и необразованных. Это — страдание, болезнь при виде непризнанного человеческого достоинства, оскорбляемого с умыслом и еще больше без умысла выделено мной.

Из сожаления к вашему одиночеству я ввел вас в эту семью; вас приняли, как родного, вас отогрели там, а вы чем отблагодарили? Извольте знать, муж не нынче-завтра повесится или утопится, не знаю, в воде или вине; она будет в чахотке, за это я вам отвечаю; ребенок останется сиротою на чужих руках, и, в довершение, весь город трубит о вашей победе. Позвольте же и мне вас поздравить!

В своей поздней статье об Оуэне Герцен вновь вернулся к теме неразумных сил природы, написав, что сила не заключает в своем понятии сознательности как необходимого условия, напротив, она тем непреодолимее — чем безумнее, тем страшнее — чем бессознательнее.

От поврежденного человека можно спастись, от стада бешеных волков труднее, а перед бессмысленной стихией человеку остается сложить руки и погибнуть. Любовь — это тоже стихийная сила. Сам Герцен пережил не одну любовную трагедию, отчасти напророчив их себе в своей прозе. Отсюда и его пессимизм. Герцен был не простой агитатор; прежде всего, он был литератор, то есть носитель известных мыслей и взглядов, которые высказать было для него главной и существенной потребностью.

Анализируя главный роман Герцена, его коллизию, критик показывает, что трагизм этого конфликта взят Герценом во всей чистоте и силе.

Если бы брак Круциферских совершился не по любви, а под давлением тех или других обстоятельств, если бы муж был дурен, стар, болен или опостылел бы своей жене с нравственной стороны, тогда любовь жены к другому мужчине имела бы некоторое оправдание. Если бы Бельтов или Круциферская были люди легкомысленные и порочные, которые только слишком поздно одумались и спохватились, — тогда беда, в которую они себя втянули, была бы некоторого рода наказанием за легкомыслие.

Но ничего подобного здесь нет. Супруги искренно, нежно любят друг друга. Страсть Круциферской и Бельтова возникает из самых чистых отношений, из беспорочного душевного сочувствия.

Все наказаны, и никто не виноват. Невольно встает вопрос: почему же? Но существенно, что речь тут идет не только о человеческой жизни, но о космической судьбе земли.

История — это порождение Европы. То есть тяжба с Европой от лица России. Разуму Гегеля, который определяет историю, мировому духу он противопоставил безумие человека, творящего историю. А, как писал Шпет, тема человека — главное, что он противопоставил Гегелю. Итак, безумие… Любая практика требует человеческого действия. Человек же не обладает полнотой Божественного разума. Поэтому любое его действие безумно, что и определяет человеческую историю. Если историей правит не разум Гегеля, то что или кто?

Герцен находит свою точку сопротивления гегелевскому панлогизму.

«Кто виноват?»

Я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. После смерти Герцена Нечаев продолжал действовать, используя все так же миф, ложь, шантаж. То, что можно было объяснить писательской фантазией Герцена, в устах Нечаева приобретало дьявольский оттенок провокации стремящегося к власти деспота. В Испании есть король. Он отыскался.

Кто виноват?

Успешно проработав 33 года, после плановой реставрации исторический особняк вновь готов открыть свои двери. Юбилейная дата и впрямь знаменательная: 6 апреля 2012 года Герцену — 200 лет. Но как было получить доступ в семейные собрания за рубежом, запертые для нового музея на все замки, в том числе по причине полного неприятия потомками Герцена советского порядка? Как найти особые возможности человеческих контактов?.. Вопросы тогда казались неразрешимыми. И тут первым эмиссаром, музейным связным, дарителем и нашим общим другом, активно участвующим в создании нового музея, становится дочь знаменитого хирурга-онколога внука писателя Петра Александровича Герцена — москвичка Наталья Петровна Герцен 1917—1983. Ей навстречу, с французской стороны, на арену беспримерного подвижничества и служения памяти предка выходит тоже правнук, ее кузен и задушевный друг г-н Леонард Рист 1905—1982 , посол и финансист, хранитель целого домашнего музея в своем версальском доме.

8.Тема ложного и истинного воспитания в романе Герцена «Кто виноват?»

История русской литературы XIX века. Часть 2. Последняя, однако, получает в романе резкое философское углубление: интеллектуализм и интерес к проблемам человеческого бытия в его исходных, предельных основаниях — характерные черты герценовского умственного склада — заявляют о себе в этом произведении в полный голос. Главным объектом критики в романе становится романтическое мироощущение, понятое широко — как умозрительное знание, скрывающее от человека грубую реальность жизни и неспособное дать ему силы для противостояния ей. Но вся его наивная философия, а с нею и вера в доброе Провидение разрушаются в один миг, когда он узнает, что Любонька, по-прежнему тепло и нежно относящаяся к нему, по-настоящему любит другого человека — Владимира Бельтова.

Гончаров писал о Герцене: "Оставляя политические заблуждения Герцена, где он вышел из роли нормального героя, из роли Чацкого, этого с головы до в разные темные, отдаленные углы России, где они находили виноватого. Герой-идеолог и российская жизнь в ранней прозе А. И. Герцена. Автор полагает, что ««виновато» отсутствие культурной и умственной традиции. czech-gm.ruкт, при котором ошибки и несчастья героев строго обусловлены прежними Идеи западников (Белинский, Герцен, Огарев, Станкевич) . Критик Страхов: «Виновата жизнь, действительность». Герцен.

Кто виноват? Это она формирует характеры, калечит судьбы. Именно в ней корень зла. Она и есть главный виновник всех бед.

Роман «Виновата ли она?» А.Ф. Писемского и его своеобразие

Белинский как т-к реализма: НШ— этап в развитии Рус. Реализма, граница которого измеряется 40гг. Явление за грубый натурализм, грязные темы, обнаженную правду. В его понимании — естественная и правдивая. В ней Бел.

7) Роман Герцена «Кто виноват?» как роман натуральной школы. Белинский о романе

.

.

.

.

ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Я УЧУСЬ В ГЕРЦЕНА! ЖАЛЕЮ ЛИ Я?