- Русское Православие, оно для кого?
- Мода на родное слово
- Маленькое замечание по ходу спора
- "Перекресток-97" (Харьков). 5 тур. Вопрос 13
- Евгений Онегин
- Евгений Онегин. Глава 3 (Александр Пушкин)
- «Метаморфозы. Беседы о художественном переводе». Екатерина Белавина и Флориан Вутев
- А.С.ПУШКИН "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН", А.С.ПУШКИН "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН", глава ТРЕТЬЯ, часть вторая
- Как бы мог выглядеть оригинал письма Татьяны Лариной"
- 82. ПУШКИН «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
Еще предвижу затрудненья: Родной земли спасая честь,. Я должен буду(1)без сомненья(2). Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала. Татьяна любит не шутя. И предается безусловно. Любви, как Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала.
Мини-викторина по литературе Робот сообщает Вам: для этой статьи он уже подобрал похожие материалы. Посмотреть Перевод художественных произведений на другой язык — очень важное и очень непростое искусство. Важным оно является потому что, благодаря труду переводчиков произведение литературы приобретает известность в других странах, читается людьми разных национальностей и становится мировым достоянием. Особых усилий требует перевод стихотворных произведений, ведь переводчику надо передать не только содержание, настроение, но, как правило, и форму стиха! Не случайно лучшие переводы стихов созданы авторами, которые и сами были прекрасными поэтами переводами серьёзно занимались, например, Б. Пастернак, А.
Русское Православие, оно для кого?
Мои желания — покой, Да щей горшок, да сам большой. Последняя строчка воспроизводит русскую поговорку. Так виделся Пушкину его дом. И жена входила в эту атмосферу домашней, покойной, благополучной жизни как главное и созидающее начало. Годилась ли юная Натали на роль такой хозяйки? Из писем Пушкина ясно, что пришлось ей нелегко.Мода на родное слово
My friends, where is the sense below it? And then a novel in old-time style Will fill my sunset days meanwhile. XVI She seeks the garden to ease her care.
And soon with motionless eyes she tarries, And idleness overcomes her there. Her ears are ringing, her eyes a-gleam... The night draws on. The moon looks round him, As if patrolling far vaults of sky. The nightingale in dark woods nearby Begins to trill refrains resounding. In the darkness Tanya does not sleep, But with Nanny quietly starts to speak. Just open the window, and sit by me.
I used to remember So many things, both gay and sombre, Such ancient tales, such escapades Of evil spirits and innocent maids. Nanny, About those years whose song is sung: Were you in love when you were young? We never heard of love, not we. Or else my mother-in-low, for certain. Out of this world would have driven me! For a fortnight their match-maker hastened To both my parents; at last, all pat, My father blessed me, and that was that.
I bitterly cried, I was so frightened, When they unplaited and loosed my hair. In the church, with hymns, I was married, dear. XIX They took me to their family, dearie... Can I get you anything? Nanny, you know what... XXI And with her heart far off went roaming Tatyana, gazing at the moon... Then, sudden, an idea started forming... The moon on her table shone. And in the letter, of reckless kind, - The innocent love of a maid respiring.
The letter is ready, and folded once more... And who is that letter for? XXII I once knew beauties inaccessible, Like winter, clean and cold, unkind, Incorruptible, and inexorable, Inscrutable for the human mind. I marvelled at their modish hauteur, Their natural virtues of highest order, And, I confess, from them I fled, And, so, it seems, with terror read Above their brows the hellish inscription: "Abandon hope, who enters here!
To my amazement what was seen here? Those ladies with severe demeanour, Frightening timid love with pain, Were able to lure it once again, Or at least to charm with pity and kindness, Or at least with softer tones of speech To seem more tender, more within reach. And so it was with credulous blindness Again the faithful lover thus Ran after their fascinating fuss. XXV Coquettes judge all with cold decision. Tatyana, though, loves seriously, And gives herself without condition To love: just like a child is she.
She rather poorly made out in Russian, Our journals did not read with passion, With difficulty herself expressed In the language of her Russian breast. And so in French she wrote her letter... And our proud tongue, till now refused, To postal prose is still unused. They wish to make the ladies Read Russian. Right, what fear in the land! Can you imagine these ladies, maybe, With the "Well-intentioned" in their hand? I count with you, my Russian singers; Is it not true that these heart-winners To whom, redeeming your sins I note In secret poems of love you wrote, To whom your hearts and souls devoted, Have they not all, the Russian tongue Commanding weakly, with words unstrung, Its grammar so charmingly distorted, That a foreign language on their lips As if their mother-tongue now sits?
Like rose-red lips which are not smiling, Without grammatical faults awhile in, The Russian language I do not love.
Perhaps, for my sins, it so will prove. In grammar will instruct us men, And poems will bring into circulation. But I... I shall stay true to the olden days. XXIX All incorrect and careless chatter, And an inaccurate choice of phrase, As earlier on, a heart-felt patter Produce in my breast in present days. I gave my word - what now? Ah me! XXX The singer of "Feasts" and love-pains honest. Where are you? But there between sad cliffs he stays, His heart no longer used to praise, Alone, beneath a Finnish horizon He wanders, and his musical soul Hears not, nor feels my grief at all.
I read with secret sorrow its story, But cannot read to its last word. Who taught her all that touching trash. That chatter of her heart, so brash, So charming, but with dangerous features? But here Is my translation, weak I fear, Like a pallid copy of living pictures, Or the music of the Freischutz played By the timid hand of a pupil maid. What more is there that I could say? But you, for my unhappy hour One grain of pity making known, You will not leave me all alone.
So why then did you visit us? In the wilderness of our dwelling dormant I never should have known you thus, And never known such bitter torment. I might have found a friend to my liking, And been an honest and faithful wife then, And a loving mother, I suppose.
No, to none beside you Would I have given my heart, of course! In higher councils that was decided... The will of God. Yes, I am yours, And all my life was a promise given Of our infallible meeting too; I know that you were sent by heaven.
Till the grave my guardian are you... You have appeared to me in visions; You were a charming mystery, Your wonderful look tormented me. And in my soul to your voice I listened Long since... No, that was not a dream! To you I listened: You spoke to me from the silence whole. When some poor person I assisted, Or with a prayer I eased my dole, The longing of my excited soul! And in this moment of decision Was it not you, my charming vision, In dark transparent gleamed so free, And quietly bent above my pillow?
Was it not you with love so mellow Who whispered words of hope to me? Who are you then, my guardian angel, Or cunning tempter full of danger? The deception of a soul naive! And something else lies in the offing... However, be it so! I finish! But your honour is my guarantee, And boldly on that am I relying... Her head upon one side is nodding, Her light vest, from her shoulder dropping, Leaves half her lovely bosom bare... But see, already the moonlight there Is on the wane.
And there the valley Shows through the mist. But then her door is opened quietly, Old Filipevna, all sobriety, is bringing in her morning tea. Ah, you my beauty are up already, My early morning popinjay! How scared you made me yesterday! Well, right... To our neighbour... So pale again! Are you offended? Only send your grandson off at once.
Another dawn. But nothing. As pale as a ghost, but dressed since morning, Tatyana waited: when will it come? On the table gleaming There hissed the evening samovar, The Chinese tea-pot on top was steaming. Above it a billowing cloud rose far. Tatyana stood before the window, And breathing on the freezing glass, She pondered awhile, my pretty lass, And with her lovely outstretched finger Upon the misted pane she drew The sacred initials E and O. A sudden hoof-beat!..
Her heart contracted. Still nearer the noise...
Маленькое замечание по ходу спора
My friends, where is the sense below it? And then a novel in old-time style Will fill my sunset days meanwhile. XVI She seeks the garden to ease her care. And soon with motionless eyes she tarries, And idleness overcomes her there.
"Перекресток-97" (Харьков). 5 тур. Вопрос 13
Рубрика Вот в чем вопрос Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к истории письма и писем. Вот древневавилонское личное послание. Третье тысячелетие до нашей эры. Коротко и ясно. Иначе и нельзя было: если многословно изливать свои чувства, весточка потянула бы килограммов на сто. Чтобы послания не были слишком тяжелыми в прямом смысле слова, со временем люди стали писать на глиняных табличках, на пергаменте, на бересте — пока, наконец, не появилась бумага. Долгие века на ней писали гусиными перьями, которые приходилось постоянно подтачивать, очинять перочинными ножиками потому-то они и перочинные. Были письма и философические, и воспитательные, и целые романы в письмах, и путевые заметки.
Евгений Онегин
Wikimedia Foundation... Александра Сергеевича Пушкина лицейские соученики прозвали Французом. Прозвище было меткое — что называется, в точку. Родители Пушкина, люди весьма своеобразные, в семейной обстановке общались между собою только по-французски. По-русски будущий поэт иногда разговаривал со старшей сестрой Ольгой. Чаще слышал русскую речь от няни, от дворни и на улице во время прогулок.
Я знал красавиц недоступных,. Холодных, чистых, как зима, Я должен буду, без сомненья,. Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала. Ещё предвижу затрудненья: Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо. Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Доныне гордый наш язык К почтовой прозе не привык.
И это действительно так. Пушкинскому гениальному произведению нет сколько-нибудь близких аналогов в мировой литературе. Роман есть одновременно и панорама всей русской жизни в первой трети XIX века и страстная исповедь самого автора, хотя он от этого отказывался. Но отказывался небрежно, в шутку, потому как хорошо понимал, что в таком писании поэт не может не выложить свою душу полностью и до конца.
Евгений Онегин. Глава 3 (Александр Пушкин)
.
«Метаморфозы. Беседы о художественном переводе». Екатерина Белавина и Флориан Вутев
.
А.С.ПУШКИН "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН", А.С.ПУШКИН "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН", глава ТРЕТЬЯ, часть вторая
.
Как бы мог выглядеть оригинал письма Татьяны Лариной"
.
82. ПУШКИН «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
.
ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Александр Пушкин - Письмо Татьяны к Онегину
Пора взяться за ум. Пора придти в себя.