Стихи о любви осипа мандельштама

Чтоб настоящее в чертах отозвалось, В искусстве с дерзостью гранича, Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось, Ста сорока народов чтя обычай. Я б поднял брови малый уголок И поднял вновь и разрешил иначе: Знать, Прометей раздул свой уголёк, - Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу! Я б несколько гремучих линий взял, Всё моложавое его тысячелетье, И мужество улыбкою связал И развязал в ненапряжённом свете, И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца, Какого не скажу, то выраженье, близясь К которому, к нему, - вдруг узнаёшь отца И задыхаешься, почуяв мира близость. И я хочу благодарить холмы, Что эту кость и эту кисть развили: Он родился в горах и горечь знал тюрьмы. Хочу назвать его - не Сталин, - Джугашвили! Художник, береги и охраняй бойца: В рост окружи его сырым и синим бором Вниманья влажного. Не огорчить отца Недобрым образом иль мыслей недобором, Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит.

Музыка слова: 15 самых красивых стихотворений Осипа Мандельштама

Panova Лада П... Текст I 1. К пустой земле невольно припадая, 2. Неравномерной сладкою походкой 3. Она идет — чуть-чуть опережая 4. Подругу быструю и юношу-погодка. Ее влечет стесненная свобода 6.

Любовь. Надежда. Верность.

Чтоб настоящее в чертах отозвалось, В искусстве с дерзостью гранича, Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось, Ста сорока народов чтя обычай. Я б поднял брови малый уголок И поднял вновь и разрешил иначе: Знать, Прометей раздул свой уголёк, - Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу! Я б несколько гремучих линий взял, Всё моложавое его тысячелетье, И мужество улыбкою связал И развязал в ненапряжённом свете, И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца, Какого не скажу, то выраженье, близясь К которому, к нему, - вдруг узнаёшь отца И задыхаешься, почуяв мира близость.

И я хочу благодарить холмы, Что эту кость и эту кисть развили: Он родился в горах и горечь знал тюрьмы. Хочу назвать его - не Сталин, - Джугашвили! Художник, береги и охраняй бойца: В рост окружи его сырым и синим бором Вниманья влажного. Не огорчить отца Недобрым образом иль мыслей недобором, Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит. Не я и не другой - ему народ родной - Народ-Гомер хвалу утроит. Художник, береги и охраняй бойца: Лес человечества за ним поёт, густея, Само грядущее - дружина мудреца И слушает его всё чаще, всё смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы, В бугры голов. Должник сильнее иска, Могучие глаза решительно добры, Густая бровь кому-то светит близко, И я хотел бы стрелкой указать На твёрдость рта - отца речей упрямых, Лепное, сложное, крутое веко - знать, Работает из миллиона рамок. Весь - откровенность, весь - признанья медь, И зоркий слух, не терпящий сурдинки, На всех готовых жить и умереть Бегут, играя, хмурые морщинки. Сжимая уголёк, в котором всё сошлось, Рукою жадною одно лишь сходство клича, Рукою хищною - ловить лишь сходства ось - Я уголь искрошу, ища его обличья.

Я у него учусь, не для себя учась. Я у него учусь - к себе не знать пощады, Несчастья скроют ли большого плана часть, Я разыщу его в случайностях их чада… Пусть недостоин я ещё иметь друзей, Пусть не насыщен я и жёлчью и слезами, Он всё мне чудится в шинели, в картузе, На чудной площади с счастливыми глазами.

Глазами Сталина раздвинута гора И вдаль прищурилась равнина. Как море без морщин, как завтра из вчера - До солнца борозды от плуга-исполина. Он улыбается улыбкою жнеца Рукопожатий в разговоре, Который начался и длится без конца На шестиклятвенном просторе. И каждое гумно и каждая копна Сильна, убориста, умна - добро живое - Чудо народное!

Да будет жизнь крупна. Ворочается счастье стержневое. И шестикратно я в сознаньи берегу, Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы, Его огромный путь - через тайгу И ленинский октябрь - до выполненной клятвы.

Уходят вдаль людских голов бугры: Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят, Но в книгах ласковых и в играх детворы Воскресну я сказать, что солнце светит. Правдивей правды нет, чем искренность бойца: Для чести и любви, для доблести и стали Есть имя славное для сжатых губ чтеца - Его мы слышали и мы его застали. В роскошной бедности, в могучей нищете Живи спокоен и утешен.

Благословенны дни и ночи те, И сладкогласный труд безгрешен. Несчастлив тот, кого, как тень его, Пугает лай и ветер косит, И беден тот, кто сам полуживой У тени милостыню просит.

Люблю шинель красноармейской складки, Длину до пят, рукав простой и гладкий И волжской туче родственный покрой, Чтоб, на спине и на груди лопатясь, Она лежала, на запас не тратясь, И скатывалась летнею порой. Проклятый шов, нелепая затея Нас разлучили. А теперь, пойми, Я должен жить, дыша и большевея, И, перед смертью хорошея, Ещё побыть и поиграть с людьми! Подумаешь, как в Чердыни-голубе, Где пахнет Обью и Тобол в раструбе, В семивершковой я метался кутерьме. Клевещущих козлов не досмотрел я драки, Как петушок в прозрачной летней тьме, Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки, - Стук дятла сбросил с плеч.

И ты, Москва, сестра моя, легка, Когда встречаешь в самолёте брата До первого трамвайного звонка, - Нежнее моря, путаней салата Из дерева, стекла и молока… Моя страна со мною говорила, Мирволила, журила, не прочла, Но возмужавшего меня, как очевидца, Заметила - вдруг, как чечевица, Адмиралтейским лучиком зажгла. Я должен жить, дыша и большевея, Работать речь, не слушаясь, сам-друг, Я слышу в Арктике машин советских стук, Я помню всё - немецких братьев шеи И что лиловым гребнем Лорелеи Садовник и палач наполнил свой досуг.

И не ограблен я, и не надломлен, Но только что всего переогромлен. Улица Мандельштама. Что за фамилия чёртова - Как её ни вывёртывай, Криво звучит, а не прямо. Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или вернёшь, - Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож.

Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей, Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей. Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых кровей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе, Уведи меня в ночь, где течёт Енисей И сосна до звезды достаёт, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьёт.

Имущество в полном порядке, Лягушкой застыл телефон, Видавшие виды манатки На улицу просятся вон. А стены проклятые тонки, И некуда больше бежать, А я как дурак на гребёнке Обязан кому—то играть. Наглей комсомольской ячейки И вузовской песни наглей, Присевших на школьной скамейке Учить щебетать палачей. Пайковые книги читаю, Пеньковые речи ловлю И грозное баюшки-баю Колхозному баю пою. Какой—нибудь изобразитель, Чесатель колхозного льна, Чернила и крови смеситель, Достоин такого рожна.

Какой—нибудь честный предатель, Проваренный в чистках, как соль, Жены и детей содержатель, Такую ухлопает моль. И столько мучительной злости Таит в себе каждый намёк, Как будто вколачивал гвозди Некрасова здесь молоток. Давай же с тобой, как на плахе, За семьдесят лет начинать, Тебе, старику и неряхе, Пора сапогами стучать.

И вместо ключа Ипокрены Давнишнего страха струя Ворвётся в халтурные стены Московского злого жилья. Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет. Как подкову, куёт за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него - то малина И широкая грудь осетина. Ноябрь 1933 года Старый Крым Холодная весна. Голодный Старый Крым, Как был при Врангеле — такой же виноватый. Овчарки на дворе, на рубищах заплаты, Такой же серенький, кусающийся дым. Всё так же хороша рассеянная даль — Деревья, почками набухшие на малость, Стоят, как пришлые, и возбуждает жалость Вчерашней глупостью украшенный миндаль.

Бумаги в стол засунем! Я нынче славным бесом обуян, Как будто в корень голову шампунем Мне вымыл парикмахер Франсуа. Держу пари, что я ещё не умер, И, как жокей, ручаюсь головой, Что я ещё могу набедокурить На рысистой дорожке беговой. Держу в уме, что нынче тридцать первый Прекрасный год в черёмухах цветёт, Что возмужали дождевые черви И вся Москва на яликах плывёт. Не волноваться. Нетерпенье - роскошь, Я постепенно скорость разовью - Холодным шагом выйдем на дорожку - Я сохранил дистанцию мою.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, Я - непризнанный брат, отщепенец в народной семье - Обещаю построить такие дремучие срубы, Чтобы в них татарва опускала князей на бадье. Лишь бы только любили меня эти мёрзлые плахи, Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду, - Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе И для казни петровской в лесах топорище найду.

Оскорблённый и оскорбитель, Не звучит рояль-Голиаф - Звуколюбец, душемутитель, Мирабо фортепьянных прав. Разве руки мои - кувалды? Десять пальцев - мой табунок! И вскочил, отряхая фалды, Мастер Генрих - конёк-горбунок. Чтобы в мире стало просторней, Ради сложности мировой, Не втирайте в клавиши корень Сладковатой груши земной.

Чтоб смолою соната джина Проступила из позвонков, Нюренбергская есть пружина, Выпрямляющая мертвецов. Брось, Александр Герцович, Чего там?.. Чую без страху, что будет и будет гроза. Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.

Душно, - и всё-таки до смерти хочется жить. С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук, Дико и сонно ещё озираясь вокруг, Так вот бушлатник шершавую песню поёт В час, как полоской заря над острогом встаёт. Verlaine Я скажу тебе с последней Прямотой: Всё лишь бредни - шерри-бренди, - Ангел мой.

Там, где эллину сияла Красота, Мне из чёрных дыр зияла Срамота. Греки сбондили Елену По волнам, Ну, а мне - солёной пеной По губам. По губам меня помажет Пустота, Строгий кукиш мне покажет Нищета. Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли - Всё равно; Ангел Мэри, пей коктейли, Дуй вино. Я скажу тебе с последней Прямотой: Всё лишь бредни - шерри-бренди, - Ангел мой. Верлен фр. Январь 1931 Ленинград Я вернулся в мой город, знакомый до слёз, До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей, Узнавай же скорее декабрьский денёк, Где к зловещему дёгтю подмешан желток. У тебя телефонов моих номера.

У меня ещё есть адреса, По которым найду мертвецов голоса. Я на лестнице чёрной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролёт жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных. В такие минуты и воздух мне кажется карим, И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой, И то, что я знаю о яблочной, розовой коже… Но всё же скрипели извозчичьих санок полозья, B плетёнку рогожи глядели колючие звёзды, И били вразрядку копыта по клавишам мёрзлым.

Гляжу - изба: вошёл в сенцы, Чай с солью пили чернецы, И с ними балует цыганка. У изголовья, вновь и вновь, Цыганка вскидывает бровь, И разговор её был жалок.

Она сидела до зари И говорила: - Подари. Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок… Того, что было, не вернёшь, Дубовый стол, в солонке нож, И вместо хлеба - ёж брюхатый; Хотели петь - и не смогли, Хотели встать - дугой пошли Через окно на двор горбатый.

И вот проходит полчаса, И гарнцы чёрного овса Жуют, похрустывая, кони; Скрипят ворота на заре, И запрягают на дворе. Теплеют медленно ладони. Холщовый сумрак поредел. С водою разведённый мел, Хоть даром, скука разливает, И сквозь прозрачное рядно Молочный день глядит в окно, И золотушный грач мелькает. И торчат, как щуки рёбрами, незамёрзшие катки, И ещё в прихожих слепеньких валяются коньки.

Вы точно человек?

Осип Мандельштам Стихотворения разных лет x x x Среди лесов, унылых и заброшенных, Пусть остается хлеб в полях некошеным! Мы ждем гостей незваных и непрошеных, Мы ждем гостей! Пускай гниют колосья недозрелые! Они придут на нивы пожелтелые, И не сносить нам, честные и смелые, Своих голов!

Мандельштам Осип: стихи о любви

Я созерцаю глянец Девических ланит. Получил 5 лет за к. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши мне о Наде сейчас же... Из письма брату. Я увидел ее тридцать лет спустя, в середине 60-х, когда имя великого поэта еще едва проглядывало из мглы недавних запретов. Со мной навестили ее еще двое: каждому она протягивала сухую старческую руку, повторяя как заклинание: - Мандельштам! Я уже выяснил, готовясь к визиту, что в девичестве она была Надя Хазина. Но ничто не могло поразить меня больше в тот момент, если бы мне сказали, что совершит в следующие полтора десятилетия эта закованная в волевой панцирь вдова: два тома ее мемуарной публицистики получат всероссийскую и мировую известность, и тогда имя ее встанет рядом с именем великого поэта, ее мужа. Он - двадцативосьмилетний, уже известный поэт с острой репутацией.

ПОСМОТРИТЕ ВИДЕО ПО ТЕМЕ: "Нежнее нежного..." - Осип Мандельштам

Стихи Мандельштама о любви

Так не старайся быть умней, В тебе все прихоть, все минута. И тень от шапочки твоей — Венецианская баута. О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала, Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый, В водном плеске душа колыбельную негу слыхала, И поодаль стояли пустынные скалы, как сестры. Отовсюду звучала старинная песнь — Калевала: Песнь железа и камня о скорбном порыве титана. И песчаная отмель — добыча вечернего вала, Как невеста, белела на пурпуре водного стана. Как от пьяного солнца бесшумные падали стрелы И на дно опускались и тихое дно зажигали, Как с небесного древа клонилось, как плод перезрелый, Слишком яркое солнце, и первые звезды мигали; Я причалил и вышел на берег седой и кудрявый; Я не знаю, как долго, не знаю, кому я молился...

Атрибут, и перепеч. в статье: П. Нерлер. Осип Мандельштам в «Московском комсомольце». — «Лит. учеба», , № 4, с. — ОТ РЕДАКЦИИ. czech-gm.ru Стихи великих русских поэтов. Угадай поэта - игра на знание поэзии · О любви · О дружбе · О Родине · Все темы · Все поэты. Главная ›. По наблюдениям исследователей, стихи Мандельштама, обращенные к благосклонным собеседницам, - это стихи не о любви, а с.

.

О. Мандельштам и его лирика

.

.

.

.

.

ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Осип Мандельштам. Я скажу тебе с последней прямотой...