М г детство

Сыну моему посвящаю I В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами. Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачесывая длинные мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, ее серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слез. Меня держит за руку бабушка, — круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся черная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дергает меня, толкая к отцу; я упираюсь, прячусь за нее; мне боязно и неловко. Я никогда еще не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой: — Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час... Я был тяжко болен, — только что встал на ноги; во время болезни, — я это хорошо помню, — отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек. Она ответила: — С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!

Детство (Горький)

Повесть начинается с воспоминаний мальчика, как от холеры умирает его отец Максим. От горя у матери Алексея, Варвары, в день смерти мужа начались преждевременные роды. Мальчик все помнил очень смутно, обрывками, так как на тот момент сильно болел. После похорон бабушка мальчика Акулина Ивановна Каширина забрала дочь с двумя внуками Нижний Новгород. Семья ехала на пароходе, маленький брат главного героя Максим умер по дороге и во время остановки в Саратове женщины вынесли и похоронили мертвого малыша. Чтобы отвлечь Алексея от всего, что происходило, бабушка рассказывала мальчику в дороге сказки, которых знала очень много.

Краткое содержание «Детство»

Просто, а - непонятно. Мне захотелось самому окрасить что-нибудь, и я сказал об этом Саше Яковову, серьёзному мальчику; он всегда держался на виду у взрослых, со всеми ласковый, готовый всем и всячески услужить. Взрослые хвалили его за послушание, за ум, но дедушка смотрел на Сашу искоса и говорил: - Экой подхалим! Худенький, тёмный, с выпученными, рачьими глазами, Саша Яковов говорил торопливо, тихо, захлебываясь словами, и всегда таинственно оглядывался, точно собираясь бежать куда-то, спрятаться.

Карие зрачки его были неподвижны, но когда он возбуждался, дрожали вместе с белками. Он был неприятен мне.

Мне гораздо больше нравился малозаметный увалень Саша Михайлов, мальчик тихий, с печальными глазами и хорошей улыбкой, очень похожий на свою кроткую мать. У него были некрасивые зубы, они высовывались изо рта и в верхней челюсти росли двумя рядами. Это очень занимало его; он постоянно держал во рту пальцы, раскачивая, пытаясь выдернуть зубы заднего ряда; он покорно позволял щупать их каждому, кто желал. Но ничего более интересного я не находил в нём.

В доме, битком набитом людьми, он жил одиноко, любил сидеть в полутёмных углах, а вечером у окна. С ним хорошо было молчать - сидеть у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского храма вьются-мечутся чёрные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасающее небо чёрною сетью, исчезают куда-то, оставив за собой пустоту.

Когда смотришь на это, говорить ни о чём не хочется и приятная скука наполняет грудь. А Саша дяди Якова мог обо всём говорить много и солидно, как взрослый.

Узнав, что я желаю заняться ремеслом красильщика, он посоветовал мне взять из шкапа белую праздничную скатерть и окрасить её в синий цвет. И, зловеще качая чёрной, лохматой головой, сказал мне: - Ну и попадёт же тебе за это!

Прибежала бабушка, заохала, даже заплакала, смешно ругая меня: - Ах ты, пермяк, солёны уши! Чтоб те приподняло да шлёпнуло! Потом стала уговаривать Цыганка: - Уж ты, Ваня, не сказывай дедушке! Уж я спрячу дело; авось, обойдётся как-нибудь... Ванька озабоченно говорил, вытирая мокрые руки разноцветным передником: - Мне что? Я не скажу; глядите, Сашутка не наябедничал бы! В субботу, перед всенощной, кто-то привёл меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя.

Перед чёрным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, не похожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху.

Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала: - Pa-ад... Саша Яковов, сидя на стуле среди кухни, тёр кулаками глаза и не своим голосом, точно старенький нищий, тянул: - Простите Христа ради... Как деревянные, стояли за стулом дети дяди Михаила, брат и сестра, плечом к плечу. Говорил он спокойно, и ни звук его голоса, ни возня мальчика на скрипучем стуле, ни шарканье ног бабушки,- ничто не нарушало памятной тишины в сумраке кухни, под низким закопчённым потолком.

Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен и, поддерживая руками, согнувшись, спотыкаясь, пошёл к скамье. Смотреть, как он идёт, было нехорошо, у меня тоже дрожали ноги.

Но стало ещё хуже, когда он покорно лёг на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил чёрными руками ноги его у щиколоток. Ну, кому говорю? Вот гляди, как секут... Невысоко взмахнув рукой, он хлопнул прутом по голому телу. Саша взвизгнул. А вот этак больней! И ударил так, что на теле сразу загорелась, вспухла красная полоса, а брат протяжно завыл. Это за напёрсток! Когда он взмахивал рукой, в груди у меня всё поднималось вместе с нею; падала рука - и я весь точно падал.

Саша визжал страшно тонко, противно: - Не буду-у... Ведь я же сказал про скатерть... Ведь я сказал... Спокойно, точно псалтырь читая, дед говорил: - Донос - не оправданье!

Доносчику первый кнут. Вот тебе за скатерть! Бабушка кинулась ко мне и схватила меня на руки, закричав: - Лексея не дам! Не дам, изверг! Она стала бить ногою в дверь, призывая: - Варя, Варвара! Дед бросился к ней, сшиб с ног, выхватил меня и понёс к лавке. Я бился в руках у него, дёргая рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и, наконец, бросил на лавку, разбив мне лицо. Помню дикий его крик: - Привязывай!

Помню белое лицо матери и её огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела: - Папаша, не надо!.. Дед засёк меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиной на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу перед киотом со множеством икон. Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.

Прежде всего меня очень поразила ссора бабушки с матерью: в тесноте комнаты бабушка, чёрная и большая, лезла на мать, заталкивая её в угол, и шипела: —Ты что не отняла его, а?

Я - старуха, да не боюсь! Мать сказала тяжело и громко: — Я сама на всю жизнь сирота! Потом они обе долго плакали, сидя в углу на сундуке, и мать говорила: - Если бы не Алексей, ушла бы я, уехала! Не могу жить в аду этом, не могу, мамаша! Сил нет...

Я запомнил: мать - не сильная; она, как все, боится деда. Я мешаю ей уйти из дома, где она не может жить. Это было очень грустно. Вскоре мать действительно исчезла из дома.

Уехала куда-то гостить. Как-то вдруг, точно с потолка спрыгнув, явился дедушка, сел на кровать, пощупал мне голову холодной, как лёд, рукою: - Здравствуй, сударь... Да ты ответь, не сердись!.. Ну, что ли?.. Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался ещё более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то на стене. Вынув из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку синего изюма, он положил всё это на подушку, к носу моему.

Нагнувшись, поцеловал меня в лоб; потом заговорил, тихо поглаживая голову мою маленькой, жёсткой рукою, окрашенной в жёлтый цвет, особенно заметный на кривых птичьих ногтях.

Разгорячился очень; укусил ты меня, царапал, ну, и я тоже рассердился! Однако не беда, что ты лишнее перетерпел,- в зачёт пойдёт! Ты знай: когда свой, родной бьёт - это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олёша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь.

Меня так обижали, что, поди-ка, сам господь глядел - плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, а вот дошёл до своего места,- старшиной цеховым сделан, начальник людям. Привалившись ко мне сухим, складным телом, он стал рассказывать о детских своих днях словами крепкими и тяжёлыми, складывая их одно с другим легко и ловко. Его зелёные глаза ярко разгорелись, и, весело ощетинившись золотым волосом, сгустив высокий свой голос, он трубил в лицо мне: - Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вёз, а я в молодости сам своей силой супротив Волги баржи тянул.

Баржа - по воде, я по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели,- косточки скрипят,- идёшь да идёшь, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится,- эх-ма, Олёша, помалкивай!

Идёшь, идёшь, да из лямки-то и вывалишься, мордой в землю - и тому рад; стало быть, вся сила чисто вышла, хоть отдыхай, хоть издыхай! Вот как жили у бога на глазах, у милостивого господа Исуса Христа!..

Да так-то я трижды Волгу-мать вымерял: от Симбирского до Рыбинска, от Саратова досюдова да от Астрахани до Макарьева, до ярмарки,- в этом многие тысячи вёрст! А на четвёртый год уж и водоливом пошёл,- показал хозяину разум свой!.. Говорил он и - быстро, как облако, рос передо мною, превращаясь из маленького, сухого старичка в человека силы сказочной,- он один против реки тянул огромную серую баржу...

Иногда он соскакивал с постели и, размахивая руками, показывал мне, как ходят бурлаки в лямках, как откачивают воду; пел баском какие-то песни, потом снова молодо прыгал на кровать и, весь удивительный, ещё более густо, крепко говорил: - Ну, зато, Олёша, на привале, на отдыхе, летним вечером, в Жигулях, где-нибудь под зелёной горой, поразложим, бы-валоче, костры - кашицу варить, да как заведёт горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет артель,- аж мороз по коже дёрнет, и будто Волга вся быстрей пойдёт,- так бы, чай, конём и встала на дыбы, до самых облаков.

И всякое горе - как пыль по ветру; до того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит; тут кашевара по лбу половником надо бить: играй, как хошь, а дело помни! Несколько раз в дверь заглядывали, звали его, но я просил: - Не уходи! Он, усмехаясь, отмахивался от людей: - Погодите там...

Детство писателя Максима Горького

Несмотря на известность писателя, биография Горького, особенно в детстве, полна неопределенностей. Его отец, Максим Савватиевич Пешков 1840-1871 , происходил из мещан Пермской губернии. Дед Горького — Савватий Пешков — был человеком крутого нрава: дослужился до офицерского чина, но за жестокое обращение с подчиненными был разжалован и сослан в Сибирь.

ДЕТСТВО А. М. Горький

Работу над первой частью трилогии Горький начал в 1913 году. Повествование идет от лица главного героя, Алеши Пешкова. Писатель ставит своей задачей не просто описать события, происходившие в доме его деда и бабушки, где он рос, но и оценить их с позиций уже взрослого человека. События вводят в жуткую атмосферу страшных впечатлений, которые наложили свой отпечаток на мировосприятие ребенка, а каждый жизненный эпизод не прошел бесследно для формирования личности. Тяжелые испытания учат его делать выводы, оценивать людей, которых вокруг было множество: дяди и тети, постояльцы, двоюродные братья. Наблюдая за людьми, живущими в доме, мальчик видит, как дядьки Михаил и Яков постоянно ссорятся из-за посягательства на наследство деда. По контрасту с этими героями — характеры кроткого сироты Цыганка, доброго мастера Григория Ивановича. Но настоящим душевным другом в жизни Алеши стала его бабушка, человек удивительной нравственной чистоты. На всю жизнь в памяти ребенка остался ее мягкий напевный голос, лучистые глаза, живая энергия и готовность помочь всем нуждающимся.

Затем смерть настигает и его новорождённого брата, которого тоже звали Максимом. Алексей с матерью Варварой и бабушкой Акулиной плывёт на пароходе в Нижний Новгород , в семью своего деда Василия, который работал цеховым старшиной в красильной мастерской, где работники красили ткани сандалом , фуксином и купоросом. Алексей наблюдает ссору братьев Михаила и Якова. Взрослые дядья давно хотят раздела имущества, однако дед видит, что хозяева они никудышные, и потому не спешит отдавать им наследство.

Повесть «Детство» Горького посвящена страницам биографии писателя, выросшего после смерти родителей в доме Кашириных. Работу над первой​. Продолжительность: Детство писателя Максима Горького. Русский В Нижнем Новгороде существует Музей детства А. М. Горького «Домик Каширина». В этом доме Алеша.

.

.

.

.

.

.

ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Детство Максим Горький